Накануне очередной годовщины техногенной катастрофы на Чернобыльской АЭС наш корреспондент встретился с подполковником в отставке Вадимом Николаевичем Кузьминым, который вместе с личным составом воинской части выполнял работы по дезактивации зараженной территории в 30-километровой зоне.
Вадим Николаевич, время неумолимо отодвигает от нас событие, переменившее жизнь миллионов людей бывшего СССР. Многие уже и не вспоминают о нём. Поэтому хотелось бы услышать Вашу историю о том времени, когда тысячи людей жертвовали здоровьем и жизнью ради того, чтобы обезопасить жизнь своих детей и внуков.
В феврале 1990 года я был командирован в посёлок Рудаково Хойницкого района Гомельской области для дальнейшего прохождения службы в должности начальника политотдела части, личный состав которой составляли «партизаны», призывавшиеся из запаса на полгода. Призывали тех, кто был старше тридцати лет и имел не менее двоих детей. Офицеров в Чернобыльскую зону направляли на три месяца, но мне пришлось отбыть больше года.
Солдаты занимались плановыми работами по обеззараживанию зданий, захоронению деревень, техники, продуктов, верхнего слоя почвы, заражённого радиацией.
Были и незапланированные работы, на которые «партизаны», понятное дело, ехать абсолютно не хотели, приходилось уговаривать, призывать к совести и чувству долга. В случаях возгораний в Чернобыльской зоне нужно было направлять из части определённое командованием количество личного состава и пожарные машины. Вместе с солдатами всегда приходилось ехать и мне.
Уровень радиации в зоне был выше нормы. Форму носили до тех пор, пока она не набирала определённую дозу облучения, после чего её выбрасывали в могильник, так же захоранивали и технику, на которой работали. Все могильники были в тридцатикилометровой зоне, недалеко от Чернобыля. Для техники – свой могильник, для еды – свой, для заражённого обмундирования – свой. После того, как автомобиль набирал в зоне определённый уровень радиации, на контрольном пункте его поворачивали назад и машину захоранивали. За год мне пришлось поменять три уазика.
Известно, весь ужас радиации в том, что она не видима. Расскажите, как относились военнослужащие к такому врагу? Можно ли к этому привыкнуть?
В том-то и подвох: она вроде бы есть, и её вроде бы нет. Вспоминаю стандартное поведение офицера, прибывшего впервые в зону: изучает литературу, приборы, регулярно меряет радиацию дозиметром, присматривается к тому, как ведут себя другие… А потом наступает привыкание, совковый пофигизм. Марлевая повязка не носится, радиация не измеряется, а зола из буржуек, которая после сгорания радиоактивна, не закапывается, а выбрасывается просто на улицу. В свободное время ловили рыбу, ходили на охоту. И если вначале относились к дичи с опаской, то со временем ели, не задумываясь о том, какую дозу радиации она набрала. Дозиметр был у каждого, но со временем кто-то его дарил, кто-то пропивал, кто-то просто забывал про него. Поэтому, какую дозу радиации мы получали в действительности, не задумывались, а ведь по закону мы с командиром части несли формальную ответственность за превышение суточной нормы радиации, получаемой солдатами.
В Хойниках было кресло – индикатор уровня радиации, накопленной организмом человека. Но даже если у тебя за день была предельно допустимая доза радиации, всё равно тебе при необходимости после работы в зоне приходилось ехать на совещание в Чернобыль или с очередной группой солдат на внеочередные работы. Сейчас это звучит дико, но все совещания проводились в Чернобыле.
А выводили радиацию из организма в парилке, веничком. Парились почти каждый день. Некоторые выводили радиацию водкой, но водка не помогает.
Командир нашей части Евгений Пащенко, с которым мы пробыли вместе год, умер через два-три года после нашего возвращения от рака крови и костей. Вечная ему память.
Скажите, как Вы относитесь к тому, что правительство интенсивно вводит в севооборот сельскохозяйственные земли и стимулирует заселение загрязнённых районов?
Взять, например, город Брагин. В нём нельзя было жить. Тогда оттуда шло тотальное выселение, а сейчас туда заселяют. Я не понимаю, как так может быть. Радиация никуда не улетучилась, ведь период полураспада плутония – не один десяток лет. Да и тот факт, что в пострадавшие от Чернобыля районы Лукашенко ездит без Коли, говорит о многом. В Брагине – огромный сыр-завод: тогда его закрыли, а сейчас он работает. Большие по площади поля были выведены из севооборота, зарастали травой. Вот фотография, на обочине было запрещено даже останавливаться, не говоря уже о поле, а сейчас на нём получают урожай… Выходит, либо нас тогда дурили, либо сейчас дурачат. Показателен и тот факт, что личных дозиметров у жителей Гомельской области нет, как нет и карты, показывающей настоящий уровень загрязнения. А ведь там молодёжь проживает. И что с ней будет? Или правительство считает, что главное – им пережить, а там будь, как будет?
Помню, когда к нам приезжали японцы, разница в показаниях их дозиметров и наших была значительной. Исходя из показаний наших приборов, посещать местность было можно, а на их дозиметрах доза зашкаливала. В некоторые места они отказались ехать категорически и только сочувствовали мне.
Поясните, как так получилось, что, несмотря на то, что вы отбыли больше положенного инструкциями срока в Чернобыльской зоне, вы официально не являетесь ликвидатором.
Ведь самое интересное что? За прохождение службы в Чернобыльской зоне меня наградили орденом «За службу Родине в Вооруженных силах» и вручили награду ЦК ВЛКСМ «За воинскую доблесть». Но согласно закону «О социальной защите граждан, пострадавших от катастрофы на Чернобыльской АЭС...» я неявляюсь ликвидатором, потому что 1990 год не входит в период, дающий право на льготы. В подобной ситуации оказалось много людей.
Мы были последними перед развалом СССР. И ведь самое страшное, что мы не доделали весь объём необходимых для нынешней безопасности населения работ.
Вадим Николаевич, Вспомните, пожалуйста, какой-нибудь момент из того периода, который вызывает у вас негативное отношение или неприятие.
Были и неприятные моменты. Можно было бы привести конкретные примеры шкурничества людей с большими звёздами, но тогда меня могут обвинить в голословности. Поэтому фамилии называть не буду. У нас в части был магазин спецобслуживания: там и дублёнки, и косметика, и обувь импортная... Поэтому визиты начальства в часть были не редкими. Прилетали на вертолёте, к их приезду готовились: заливали водой пыль на дорожках – не дай бог, вдохнёт важная особь радиационной пыли. Недостатков, понятно, было не мало, за что для проформы и устраивался разгон. После того, как стружка была снята, большие погоны отправлялись в военторг за дефицитом. Набирали, что нужно, и уезжали. Деньги, мол, потом пришлём. Так до сих пор и шлют. Приходилось нам с командиром части выкручиваться. И таких случаев были десятки. И вот смотрю я сейчас на этих служак, а один из них нынче в больших чинах, и, ты знаешь, совесть им глаза не выела.
А вот отношение с населением у нас было великолепным. Мы им помогали, они нам – горе сближает.
С. Горький
